Б. Йордан
(Копенгаген)

«Когда братья пьют вместе…»

Положения о цеховых праздниках в средневековых уставах датских ремесленников

Ремесленнические объединения, известные в Дании как цехи (lav), гильдии (gilde), товарищества (selskab), братства (broderskab), общины (samfund), компании (kompagni) и др., оставили в своих уставах множество сведений о цеховых праздниках, бывших неотъемлемой частью их социальной жизни и важной составляющей культуры средневекового города. В XV в., когда организация в цехи в датских городах достигает своего расцвета, под словом «borger» (горожанин, бюргер) часто понимаются ремесленник или лавочник, которые были прочно укреплены в структуре общества, имели постоянную работу, определенный жизненный уклад и как налогоплательщики давали немалую долю городских доходов. Около 1400 г. совокупный годовой налог Копенгагена составлял 100 марок (примерно 21 кг) чистого серебра. Им облагалось не более 20 % жителей, и, хотя налог устанавливался дифференциально, в зависимости от достатка, на каждого ремесленника в среднем приходилось до 30 г серебра в год.

Разговор о месте цеховых праздников в уставах невозможен без хотя бы беглого упоминания о самих этих документах и той картине развития ремесел в Дании, которая в них предстает.

Средневековые своды цеховых правил дошли до нашего времени частично в виде оригиналов, имеющих форму пергаментных кодексов разного формата или свитков, частично в виде списков XV–XVII вв., большинство из которых было включено в так называемые городские книги. Некоторые уставы известны только по позднейшим спискам и публикациям XVIII–XIX вв. Значительная их часть вошла в фундаментальное издание «Уставы гильдий и цехов периода средневековья», предпринятое Обществом по публикации источников датской истории в 1895–1904 гг.

Выявлено 62 цеха мастеров, существовавших в Дании до Реформации. Из них лишь два относятся к XIII в. и один к XIV в. Большинство упоминаний принадлежит к XV в. (43) и первой четверти XVI в. (17). В распоряжении историков находится 51 устав 43 цехов, в основном XV в. Нами рассмотрено 47 цеховых уставов мастеров, в том числе 38 старейших и 9 обновленных во второй половине XV в. и первой четверти XVI в. Мы проанализировали также 7 уставов цехов подмастерьев, из них шесть XV в. и один начала XVI в.

Язык основного массива уставов — стародатский, однако 15 объединений, главным образом в Шлезвиге, писали на немецком. В сводах [177] представлено 18 ремесленных профессий (без деления по специализации). К ремесленным цехам не относились корпорации пивоваров, цирюльников, возчиков и носильщиков.

Сохранившиеся уставы можно разделить на группы в зависимости от того, на какой территории действовал цех, какую отрасль ремесла он представлял, на какой ступени социальной и имущественной иерархии находилась данная категория ремесленников.

Географическое размещение датских ремесленных объединений обширно, но наибольшее их скопление наблюдалось либо в тех городах, которые имели важное политическое значение и где были сосредоточены королевская власть и дворянство, либо в крупных по масштабам страны купеческих городах, игравших значительную роль в экономической жизни. Иными словами, цехи организовывались преимущественно в тех центрах, где имелся наилучший доступ к сырьевым рынкам и сложилась обширная зона обслуживания. Такими очагами сосредоточения ремесел были Копенгаген и Слагельсе на о-ве Зеландия, Мальмё в Сконе, Оденсе и Свенборг на Фюне, Рибе в Северной Ютландии, Фленсбург в Южной Ютландии. Из 26 городов, где действовали цехи, уставы оставили 15, из них упомянутые 7 городов дают 77 % сохранившихся текстов. Особенно процветали ремесла в Копенгагене, все более заявляющем о себе как столица (9 уставов), в Мальмё, большом торговом городе на Эресунне (8 уставов), и Фленсбурге, расположенном на пути торговли крупным рогатым скотом (7 уставов). Напротив, в малых городах с ограниченным кругом покупателей и значительной отдаленностью от источников сырья, особенно привозного, ремесленники, как правило, не имели возможности создать профессиональные объединения. Всего в семи городах центрального региона, а именно на о-вах Зеландия и Фюн, действовало до Реформации 22 цеха ремесленников, включая три цеха подмастерьев, 15 уставов которых дошли до нашего времени. В четырех городах Сконе насчитывалось 15 ремесленных объединений, в том числе один цех подмастерьев, от которых сохранилось 9 уставов. В четырех городах на о-ве Фюн имелось 12 цехов, из них два — подмастерьев, до нас дошло 10 уставов. В четырех городах Северной Ютландии, по упоминаниям, было создано пять цехов мастеров, два устава которых известны в настоящее время. Наконец, в семи городах Южной Ютландии существовало 15 цехов, включая один цех подмастерьев, от которых сохранилось 14 уставов.

Что касается самих ремесел, то цехи представляли наиболее специализированные из них. Примером служат кузнецы, в среде которых получают самостоятельность слесари, часовщики, котельщики, медники, оставившие 11 уставов 14 цехов. Высокая специализация цехов обнаруживается в Копенгагене, где, к примеру, имелись самостоятельные корпорации ювелиров и ременщиков (шорников), в то время как в других городах ремесленники этих профессий объединились друг с другом либо с кузнецами, оружейниками и др. Цехи создаются и развиваются главным образом в тех отраслях, которые обслуживают состоятельные слои населения (ювелиры, оружейники, кошельники, стекольщики — 5 уставов 6 цехов, портные — 5 уставов 7 цехов) или жизненно [178] необходимы для всего города (сапожники — 15 уставов 24 цехов, пекари — 5 уставов 7 цехов, мясники — 2 устава 3 цехов).

Внутри сословия ремесленников наблюдалась существенная социальная неоднородность. Представление о том, как сами мастера ранжировали свои профессии по значимости, дает документ, составленный 17 февраля 1525 г. Руководство 14 копенгагенских цехов, из которых восемь занимались ремеслом, собралось в ратуше и направило в магистрат письмо о приобретении участка земли. Перечисление объединений идет в следующем порядке: за купцами, лавочниками и пивоварами следуют ювелиры, пекари, кузнецы, сапожники, портные, ременщики и кошельники, мясники, цирюльники, скорняки и кожевенники, возчики, носильщики. Первые шесть из названных ремесел составляли наиболее престижную группу занятий. Самое привилегированное положение имели ювелиры, профессия которых занимала промежуточное положение между ремеслом и торговлей и которые вопреки закону могли участвовать в городских советах, не порывая с делом. К началу XVI в. относятся свидетельства о членах магистрата Мальмё Якобе Ювелире и Педере Ювелире, а также бургомистре Копенгагена Томасе Ювелире. Почти столь же высокое положение занимали пекари и кузнецы, два из которых были в тот же период членами копенгагенского магистрата. На более низкой ступени находились мясники, а также не упомянутые в письме канатчики и столяры. Замыкали ряд бондари и плотники, которые начали организовываться в цехи позднее других, лишь к концу XV в.

Материальное положение каждой группы в целом соответствовало ее социальному рангу. Хотя все мастера одинаково принадлежали к среднему классу, наиболее высокооплачиваемые из них имущественно приближались к свободным сословиям — рыцарству, как называло себя датское дворянство вплоть до Реформации, и духовенству, в то время как другие были сопоставимы с городскими низами. Однако представление о преимущественной бедности ремесленников ошибочно. Особенно это касается более раннего периода их истории. В 1377 г. по распоряжению епископа Роскилле составлена Земельная книга Копенгагена, где учтены все городские землевладения. Книга дает имена 400 домовладельцев, определенную часть которых составляли мастеровые, причем некоторые из них владели одним или несколькими дворами, включая дом, лавки и хозяйственные постройки, другие — участком земли с одним возведенным строением. В Земельной книге названо также около 70 лавок и мастерских.

При упоминании средневековых ремесленных цехов обычно выделяют их религиозную и социальную функции. Потому подчеркнем, что, в отличие от существовавших в тех же городах общих и купеческих гильдий, чья деятельность носила главным образом социальный характер, и клерикальных гильдий с их чисто духовными задачами, датские корпорации ремесленников XV в. были в основе своей отраслевыми профессиональными организациями. И в то же время в их законах непропорционально большое место уделено всевозможным встречам и общим застольям по поводу религиозных и собственно цеховых праздников. [179]

Так, в уставе преуспевающего цеха ювелиров, ременщиков (шорников) и сабельщиков Свенборга, утвержденном между 1450 и 1500 гг., насчитывается 32 параграфа, из которых 10 посвящено торжествам и попойкам. И это относительно скромно. У кожевенников Копенгагена, устав которых принят 2 июня 1495 г., 9 из 16 параграфов касаются встреч и угощений. Основательные кузнецы Слагельсе в уставе от 7 июля 1469 г. обсуждают некоторые организационные и технические вопросы, но 14 из 33 параграфов отдают все тем же общим встречам. Следует заметить, что слово «праздник» (fest) пришло в датский язык лишь после 1500 г. Общие для языков германской группы понятия «святой день» (helligdag) и «торжество» (højtid) имели значение христианского праздника. А для обозначения регулярных цеховых встреч была выработана целая система названий. Их многообразие и видоизменение по регионам и периодам не позволяет составить полной терминологической картины. Вместе с тем представляется возможным выделить основные их формы. Важнейшей из них были сходы (stacvne), где обсуждались вопросы производства. Сходы не сопровождались обильной трапезой, но на них потреблялось большое количество пива, вносимого членами цеха в виде штрафов. Другими формами были попойки (drik, øl), пиры (gilde), дани (gerd) — угощения, устраиваемые поочередно членами цеха в обязательном порядке, а также общие цеховые застолья (stor embeds kost). Само перечисление названий демонстрирует, что скандинавские ремесленнические праздники имели главным образом характер трапез, проводимых в специальном цеховом доме одного из членов цеха, и не превращались в общегородское событие.

Помимо этого каждый цех несколько раз в год собирался по отдельным поводам, которыми могли быть вступление в корпорацию нового мастера (igang kost), избрание одного из членов цеха старшиной-ольдерманом (olderman kost), принятие мастером подмастерья или ученика (mester kost). Они носили разовый характер, и все связанные с ними расходы ложились на того ремесленника, который отвечал за их организацию.

Уставы цехов фиксируют все нюансы этой активности. Статьи уставов, относящиеся к цеховым праздникам, можно было бы подразделить на три группы. Первую из них составляют «протокольные» статьи, определяющие основания и порядок проведения встреч — от дат, распределения мест за столом и необходимости соблюдать тишину во время произнесения речей до очередности тостов и требования снимать шляпу при входе в цеховой дом. Вторая группа статей охватывает правила поведения во время праздников. Сюда относятся запреты на сквернословие, ссоры, драки, излишнее пьянство, пение непристойных песен, битье посуды и многое другое, что могло бы бросить тень на репутацию объединения. Статьи третьей группы затрагивают организацию праздничного стола, перечисляя состав подающихся в каждом отдельном случае блюд и напитков. Естественно, отступления от установленного порядка не допускались.

Мы попытались исследовать те причины, которые побуждали ремесленников столь детально отмечать в своих уставах все, что касалось цеховых праздников. Разумеется, восстановить подлинные [180] мотивы, которыми средневековый человек руководствовался в своих действиях, невозможно. Наши построения могут рассматриваться только как гипотетические, особенно в интерпретации проблем богатства, социального статуса и престижа, поскольку их понимание тогда принципиально отличалось от современного. Вместе с тем возможность опереться на тексты уставов позволяет надеяться, что в этой гипотезе присутствуют черты реальности. Некоторые наши заключения основываются также на материалах первого тома исследования «История культуры ремесла», фактически единственного издания по истории ремесел в Дании.

В ряду важнейших причин следует назвать преемственность цехов от более древних форм общественного объединения. На ранних этапах датского средневековья здесь получили развитие разнообразные гильдии и братства, внутренняя жизнь которых регулировалась нормами, восходящими к правовой самостоятельности нордического родового общества. Они оказывали своим членам правовую, а в случае необходимости и физическую защиту, осуществляли принцип взаимопомощи в нужде, объединяли людей в религиозную общину и собирали их для совместных пиров.

До наших дней дошли уставы периода высокого средневековья, когда с развитием административных органов городского самоуправления гильдии теряют часть властных функций и постепенно перерождаются в чисто социальные учреждения. По своему назначению гильдии и братства делились на две группы — церковные и светские. Внутри второй группы выделяются так называемые заступнические гильдии, наиболее известными из которых стали гильдии Св. Кнуда, получившие развитие в городах после положения в 1101 г. мощей короля Кнуда IV, убитого в храме в 1086 г. и вскоре канонизированного. Эти объединения, в задачи которых входило оказание взаимной поддержки и материальной помощи, завоевали общественное признание и поощрялись властями. К 1177 г. относится послание короля Вальдемара Великого, в котором он заявляет о намерении взять вновь образованную гильдию Св. Кнуда в Висбю под свое покровительство и стать ее членом. Около 1190 г. король Кнуд VI берет под свою защиту и покровительство все гильдии Св. Кнуда в Дании.

Наиболее ранние известные уставы кнудовских гильдий в городах Фленсбург и Оденсе относятся ко времени короля Вальдемара (до 1182 г.), несколько других — к середине XIII в., однако все они сохранились в списках конца XIII–XIV столетия. Уже старейший устав гильдии Св. Кнуда во Фленсбурге содержит в общем виде те основные положения о совместных застольях, которые затем встречаем в сводах правил ремесленнических цехов XV в., а именно обязательность присутствия (§ 34–35), благопристойность манер (§ 26, 36), правила поведения на пирах (§ 37–40, 42, 43), воздержание (§ 41), распорядок проведения торжества (§ 46–55), число блюд на столе (§ 56). Не подлежит сомнению, что заступнические гильдии развились впоследствии в гильдии купеческие, а цехи ремесленников образовали самостоятельную ветвь объединений, организуемых по отраслевому признаку. И все же сопоставление уставов показывает не просто заимствование внешнего выражения, но [181] и нередкое совпадение формулировок. Так, эвфемизмы § 41 названного устава: «Если кто берет так много пива и еды, что он это возвращает, или он делает некое неудобство (нечистоты — Б. Й.), то он платит штраф…» — буквально кочуют из одного ремесленнического устава в другой.

В ряде случаев связь с ранними уставами сохраняет чисто формальный характер, когда воспроизводятся заметно устаревшие положения. В качестве примера можно привести характерный для уставов XIII в. и первой половины XIV в., но практически не встречающийся в уставах XV в. запрет ломать, опрокидывать или гасить свечи. Он появляется в § 30 устава гильдии Св. Кнуда в Оденсе XII в. и неожиданно в трех уставах конца XV в., изданных в том же городе — портных (1492, § 31), кожевенников (24 февр. 1493, § 25) и кузнецов (13 мая 1496, § 33).

Главное, что роднит цеховые уставы с их ранними прототипами, это объединительная функция корпоративного праздника. Ремесленников привлекает возможность совместно провозгласить единство членов — опытных и начинающих, богатых и бедных. И это сразу находит отражение в нормах. Преамбула к упоминавшемуся уставу ювелиров, ременщиков и сабельщиков Свенборга начинается словами: «И говорит пророк Давид в Псалтири, как хорошо и как радостно братьям жить вместе…» Цехи воплощают этот принцип братства, не только сохраняя членство обнищавших ремесленников и оказывая им материальную помощь, но и поддерживая их морально. Тот, кто уже не мог прокормить себя ремеслом, не выпадал из группы и участвовал в организуемых ею увеселениях. Параграф 40 устава кузнецов Роскилле 1491 г. утверждает: «Если какой-либо брат или сестра так бедны, что у них нет средств на участие в пире, тогда могут они пить бесплатно два раза в год…». Почти дословно это положение повторяется в § 42 устава кузнецов Копенгагена от 15 апреля 1512 г.

Оборотной стороной объединительной функции цехового праздника была обязательность празднования. Отсутствие на общих встречах и застольях, во всяком случае без разрешения ольдермана или без веской причины, запрещалось в 34 уставах. Законными основаниями для отсутствия сапожники Слагельсе (21 февр. 1471, § 37) признавали «болезнь, похороны, празднование свадьбы, поиски вора…». За нарушение запрета взимались солидные денежные или натуральные штрафы и полная или частичная плата за еду и питье. Наиболее серьезной карой, обычно применяемой при чрезвычайных нарушениях, было исключение из цеха. Эта мера была предусмотрена § 40 названного устава за отсутствие на сходе.

Обязательность корпоративных праздников для всех членов цеха была в немалой степени обусловлена все той же преемственностью норм и предписаний цехов от прежних религиозных общин. Принуждение и санкции основывались на убеждении, что праздник и долг его соблюдения установлены Богом и выражают его волю. Вместе с тем более требовательное отношение ремесленников к участию в собственно цеховых нежели в церковных праздниках как нельзя лучше показывает, что позднесреднековые ремесленные цехи в Дании, сохраняя ряд религиозных функций, в целом уже не были духовными [182] организациями. Во всяком случае, нарушение христианских обрядов часто влекло за собой более мягкое наказание, чем иные проступки.

Как и в других странах, датские цехи имели своих святых покровителей и алтари, перед которыми в праздничные дни служились мессы. Письмом настоятеля собора в Оденсе от 9 октября 1480 г. «старому портняжному цеху и братству» предоставляется «на веки вечные» алтарь в храме Св. Кнуда, разрешается проводить службы у этого алтаря, для чего дается право пригласить прелата. В уставе цеха, утвержденном 12 годами позднее, записано: «§ 3. Также на третий день Троицы должны все братья и сестры гильдии идти на свою мессу перед портняжным алтарем в тот час, когда она будет, и давать пожертвования…» За неучастие в мессе установлен штраф воском на свечи в размере 1 марки — около 250 г. Такой же по величине штраф взимался в соответствии с § 20 устава за намеренно пролитую чашу пива. Мягкость наказания свидетельствует о двойственном отношении цеха к несоблюдению религиозных норм: с одной стороны, имеется санкция и, с другой стороны, мера взыскания не адекватна масштабам прегрешения.

Столь же нестрогим было отношение ремесленников и к нарушению третьей заповеди: «Помни день субботний, чтобы святить его». Работа в воскресенье и в праздничные дни категорически воспрещалась церковью. Параграф 31 устава пекарей Фленсбурга от 1452 г. перечисляет обязательные нерабочие дни, когда ремесленники не имели права находиться в пекарне, включая все Господские и два Богородичных дня, Новый Год, дни Св. Мартина, апостолов Петра и Павла, всех святых, а также все воскресения — всего 70 дней. Казалось бы, и другие цехи должны выдвигать подобные требования. Однако только три из них предусматривают в своих уставах наказание за работу в праздники, причем два — пекари Фленсбурга и подмастерья сапожников Оденсе — имеют в виду все католические даты, а один — ювелиры Копенгагена — лишь день святого покровителя цеха.

Статья 5 устава подмастерьев сапожников Оденсе (1405/06) гласит: «Еще, если кто что-то делает в святые дни, когда народ идет в церковь, до того как закончится праздничная месса или будут зажжены цеховые свечи, он должен штрафоваться на марку воска, а кто тот воск не захочет отдать, тот должен стать вне братства и никогда не быть добрым подмастерьем, как прежде». Суровость наказания относится, таким образом, не к самому проступку, а к отказу уплатить штраф. Небезынтересно сравнить этот штраф за нарушение Божьей заповеди с некоторыми другими, принятыми в том же цехе. Такая же плата была установлена за столь малозначительный грех, как хождение по улице в рабочей одежде (§ 24). За невнимание к речи шафера платилось вдвое больше — 2 марки воска (§ 12). За разбитый кубок давалась марка воска и вносился новый кубок пива (§ 9), столько же — за опьянение до рвоты (§ 18), еще больше — бочка пива и 2 марки воска — за опаивание другого (§ 19). Нетрудно заметить, что цехи вкладывали больший смысл в нормы, касающиеся их материального благополучия и респектабельности, нежели благочестия, представляя заботу о нем самой церкви.

В условиях Скандинавии, с недостатком солнечного света в течение значительной части года, сокращение числа рабочих дней, особенно [183] в летнее время, влекло за собой значительное снижение производства, поэтому ремесленники искали возможности максимально использовать праздники для работы, относя некоторые занятия к «неслужебному труду». Отдельные цехи узаконивали в своих уставах своего рода налог церкви за право нарушать третью заповедь. В § 2 устава сапожников Слагельсе, принятого 21 февраля 1471 г., записано: «Также должно давать настоятелю собора каждый год одинаково 8 шилингов, чтобы всякий, кто в этом нуждается, мог скрести свой каменный чан и дубильный чан в Божий святые дни, чему некоторые прелаты препятствуют…» Подобное же положение содержится в уставе пекарей Слагельсе от 22 февраля 1471 г.: «§ 33. Также [должно давать] епископу два хлеба… чтобы они могли просеивать зерно и замешивать тесто и применять их ремесло по возможным святым дням».

Однако такие ухищрения были исключением, и праздники оставались обязательными свободными днями для большинства цехов. Естественно, ремесленники приурочивали к этим нерабочим дням свои регулярные встречи. Они проводились несколько раз в год, и уставы ряда цехов фиксируют их «предписанные дни». В основном цеховые застолья были связаны с такими крупными церковными праздниками, как Рождество (ювелиры Копенгагена, устав 1496 г.; кузнецы Истада, устав того же года, и др.); Пасха (кузнецы Истада, 1496; ременщики, кошельники и сумщики Копенгагена, 1514, и др.), а также Вознесение и Троица. Особой любовью горожан пользовалась масленица (подмастерья кузнецов Оденсе, 1452; пекари Фленсбурга, 1452).

Празднества, хотя и не столь пышные, как в странах Западной Европы, устраивались также и в день святого покровителя цеха или того святого, которому был посвящен цеховой алтарь, — Иоанна Крестителя (24 июня, 10 июля, 27 декабря), Св. Вальпургии (1 мая), ап. Иакова (25 июля), Симона и Иуды (28 октября), Св. Виллегада (8 ноября), Св. Мартина (11 ноября), ап. Андрея (30 ноября).

Максимальное число застолий, приуроченных к церковным праздникам, достигало пяти, но нормой было собираться два-три раза в год, как это делали кузнецы Слагельсе (7 июля 1469, § 23): «Еще наши общие цеховые попойки будут на Вознесение и масленицу», — или сапожники того же города (21 февраля 1471, § 29): «…на каждый день Святого Мартина, масленицу и Святой четверг (Вознесение — Б. Й.)».

Вторая важнейшая причина повышенного внимания авторов уставов к цеховым праздникам, была, как нам кажется, экономического свойства. Скорее всего, ремесленники руководствовались чисто деловыми соображениями, когда пытались обилием традиционных для датских социальных объединений «праздничных» статей замаскировать нежелание обсуждать в уставах вопросы производства. Всю историю датских ремесленных цехов характеризует борьба против конкуренции со стороны неорганизованных ремесленников в городе и селе и одновременно стремление избежать вмешательства городских властей в свою экономическую деятельность.

Судя по ряду признаков, население средневековых городов не в состоянии было воспроизводить себя, и для поддержания его постоянной численности требовался приток в города жителей из сельских районов. [184] Королевская власть, заботившаяся о росте торговых городов, всячески способствовала этой миграции, предлагая новым горожанам некоторые налоговые льготы. Подобные меры предпринимались еще в XIII в. с целью привлечь сельское население в застраивающиеся королевские города. Так, Эрик VI на четыре года освободил от уплаты налогов каждого, кто пожелает построить себе дом в городе Кёге. Единственным условием «принятия в гражданство», т. е. приписки к тому или иному городу, была единовременная уплата незначительной суммы. Именно тогда ремесленники начинают принимать меры защиты от неизбежной конкуренции — организуются в цехи и делают членство в них обязательным для всех, кто намеревается заниматься ремеслом в данном городе. До начала XVI в. профессиональные объединения практически не ограничивали своего количественного состава. Благодаря этой доступности для новых мастеров они устанавливали монополию на цены и добивались возможности централизованно регулировать закупки и сбыт продукции.

Важной заботой цехов были взаимоотношения с городскими властями, которые, с одной стороны, были заинтересованы в их продуктивности, а с другой, препятствовали превращению их во влиятельную политическую силу. Большинство цеховых уставов — это результат компромисса между магистратами, тяготевшими к установлению политического контроля над организациями ремесленников, и самими ремесленниками, с их требованием экономической самостоятельности. Естественно, что цехи старались в этих условиях не связывать себя никакими письменными обязательствами, вынося обсуждение производственных вопросов на свои сходы.

Особую остроту проблема отношений цехов с властью приобрела после издания 15 февраля 1422 г. Городского распоряжения Эрика Померанского. Этот акт, направленный на усиление торговли и ремесел в городах как средство противостояния Ганзе, в целом укрепил положение цехов, избавив их от конкуренции со стороны сельских промыслов, а отчасти и иностранных торговцев. Но одновременно ударил по их независимости, поставив их внутреннюю жизнь под надзор магистратов.

Во-первых, с момента выхода распоряжения ремесленники законодательно лишаются права участвовать в органах городского самоуправления: «Отныне не должен никто из этих вышеназванных ремесленников в каком-либо городе быть и впредь становиться бургомистрами или членами совета, но это должны быть другие горожане и купцы». Во-вторых, купеческие магистраты не только утверждают уставы цехов, но и «отвечают перед нами» (королем — Б. Й.) за их деятельность, что ставит экономические интересы ремесленных объединений в определенную зависимость от интересов торговли. «Если случится, что некое ремесло воспротивится и не соблюдает того, что предписано, тогда будут бургомистры и члены совета иметь власть принудить их с помощью фогта», — эта фраза в законе относится к снижению поборов с рядовых членов цехов, но для нас в данном случае важен факт — право магистратов вмешиваться в экономическую жизнь цехов.

И вот три датированных устава — кожевников, пекарей и кузнецов Мальмё, принятые в 1429–1433 гг., начинаются с верноподданнического [185] приветствия бургомистрам и членам городского совета и всячески демонстрируют законопослушание и благие намерения. При этом все три документа, особенно устав пекарей от 28 июля 1430 г., откровенно пронизаны стремлением упрочить свои позиции на рынке.

Счастливой находкой авторов последующих уставов (возможно, не без влияния немецких членов соответствующих цехов) становится заполнение их объема «праздничными» статьями. Благодаря этому устав цеха сапожников Фленсбурга от 24 июля 1437 г. достигает 70 статей. Пусть Шлезвиг, к тому времени уже пропитанный немецким духом, не вполне типичен, но и уставы о-ва Зеландия (ближайшие по времени относятся к середине XV в.) буквально обрастают положениями о цеховых праздниках и попойках.

Не последнюю роль в том, что цеховые традиции, в том числе праздники, застолья, церемонии, столь детально описаны в сводах правил, могло также играть желание закрепить их для будущих поколений ремесленников. Стереотипно предлагаемая картина, когда семья на протяжении многих поколений была хранительницей ремесленных навыков и традиций, не характерна для средневековой Дании с ее не всегда благоприятной мобильностью населения.

При высокой сменяемости группы часть мастеров принадлежала к первому поколению представителей данного ремесла, а нередко и к первому поколению горожан. Еще больше это касалось подмастерьев, которые часто имели право стать членами цеха мастеров и принимать участие в его общественной жизни. Как правило, подмастерья, на труд которых существовал постоянный спрос, в силу недостаточной преемственности поколений внутри ремесла были выходцами из окрестных деревень или — реже — иногородцами. Дошедшие до нас имена мастеров также свидетельствуют о чисто иногороднем или иностранном происхождении.

Цехи всячески поощряли приобщение к ремеслу сыновей и зятьев мастеров, отменяя для них вступительные взносы и предлагая другие материальные преимущества. Однако эти меры не всегда приносили ожидаемые плоды. Среди причин этого можно назвать введенный Городским распоряжением 1422 г. запрет на совмещение в одних руках ремесла и торговли. В результате ремесленники старались отдать кого-то из сыновей в обучение к купцу, чтобы он мог затем открыть лавку, в том числе и для реализации семейной продукции.

Тот же указ социально разграничил ремесло и торговлю, закрыв для мастеровых дорогу к власти. А это должно было вызвать в их среде новые честолюбивые устремления. Поскольку не существовало законодательных ограничений для перехода из разряда ремесленников в разряд купцов, наиболее состоятельные мастера активно толкали детей на путь занятия торговлей. Привлекательной для сыновей мастеров была также перспектива получить религиозное образование и затем поступить на королевскую службу в качестве писаря или секретаря канцелярии. Растущая королевская администрация уже в XV в. в значительной мере рекрутировала чиновников из числа горожан. О том, что подобные начинания удавались, свидетельствуют имена членов магистратов и бургомистров ряда городов. Так, в Копенгагене в 1447 г. имеются [186] бургомистр Ханс Переплетчик и члены совета Педер Скорняк и Виллум Подковщик. В Ольборге в 1441 г. бумаги подписывают бургомистры Клаус Извозчик, Йохан Кузнец, Тётлер Пекарь, член совета Северин Каменщик. Подобная же картина обнаружена нами при просмотре материалов по городам Мальмё, Свенборг, Роскилле.

В пользу гипотезы о том, что дети ремесленников достаточно массово порывали с профессией отцов, говорит и проведенный нами анализ составлявшихся в разные годы членских списков купеческого цеха Тела Господня в Ольборге, куда ремесленники не допускались. Под фамилией Портной там встречается по меньшей мере 18 человек (мы условно приняли имена, которые повторены в нескольких списках, за одно имя), Кузнец — 15 человек, Плотник — 11, Бондарь — 10, Булочник — 6, Каменщик — 5, Ювелир, Скорняк, Монетчик — по 3 человека, Сапожник, Жестянщик, Подковщик, Обрезчик — по 2, Стремянник, Мясник, Шорник, Ремесленник — по одному человеку. Эти данные показывают, что возможность заняться торговлей имелась у представителей практически всех ремесленных специальностей. На фоне такой динамики желание подробно зафиксировать цеховые обычаи, тем более, что уставы торжественно зачитывались перед залом на каждой праздничной встрече, представляется вполне осмысленным.

Существенное влияние на содержание уставов цехов оказывали взаимоотношения ремесленников с купеческими объединениями, осложнившиеся после издания Городского распоряжения Эрика Померанского. В дальнейшем купеческие гильдии служили для ремесленных цехов образцом внутренней организации и одновременно объектом соперничества. Около 1425 г. датские и немецкие купцы совместно основали в Ольборге гильдию, получившую название цеха Тела Господня. Статья 2 устава, принятого в 1441 г., отвергает участие ремесленников в этом престижном объединении: «…никакие ремесленники, к какому бы ремеслу они ни принадлежали …не могут быть братьями в этом названном цехе, так как вы не должны сталкиваться с недоброжелательством какого-либо ремесла… в городе…». Нам не известно, о каком недоброжелательстве идет речь, но факт обострения отношений очевиден. Как очевидно и то, что купечество сознательно ставило ремесленников на более низкую социальную ступень. Этому в значительной степени способствовала и новая налоговая политика власти: после 1443 г. сначала в Копенгагене, а затем и в других городах бургомистры и члены магистратов — как известно, купеческих — освобождались от уплаты налогов, что сближало их со свободными сословиями.

Какова же была реакция ремесленников? В нашем распоряжении имеется только один устав ремесленнического цеха Ольборга — сапожников, утвержденный королем Хансом 17 мая 1509 г. Однако цех существовал уже за несколько десятилетий до принятия этого документа (известны два письма, касающиеся его деятельности, — от 12 марта 1470 г. и 13 сентября 1471 г.). Кроме того, король Ханс переутверждал уставы ряда корпораций, что дает основание думать, что и у данного цеха был более ранний свод правил, в большой мере повторенный в версии 1509 г. Но воспользуемся известным нам уставом. Обращает на себя внимание та серьезность, с какой в нем обсуждаются вопросы [187] чести и респектабельности, вплоть до норм поведения на цеховых сходках и праздниках. Отстаивание своего достоинства, защита репутации членов цеха и тем самым их социальной роли встают в ряд важнейших задач этого объединения.

Повышаются требования к новым мастерам. Вступление в цех превращается в сложную трехступенчатую процедуру с профессиональным и социальным отбором претендентов. Параграф 1 устава не только подчеркивает необходимость быть законнорожденным, что достаточно обычно для ремесленных организаций того времени, но и настаивает на предъявлении письменного свидетельства: «Во-первых, тот, кто желает войти в гильдию сапожников в нашем городе Ольборге, должен иметь подтверждение того, что он или она рождены в браке и имеют хорошую репутацию». Авторы устава резко выступают против всего, что могло бы этой репутации повредить, в том числе против слухов и очернительства. Параграф 19 формулирует это так: «Если их брат или сестра по гильдии обнаружат сплетни, которые могут навредить их чести, тогда должны они это опровергнуть, ежели они хотят пребывать в гильдии…». Параграф 20 направлен против тех, «кто своих братьев и сестер по гильдии порицает и не может этого полностью доказать…».

Забота о том, какое впечатление цех производит на окружающих, стремление утвердить свою принадлежность к респектабельному обществу и продемонстрировать незапятнанную репутацию проходят через множество уставов, принимавшихся на протяжении всего XV в.

Особенно важно было прилично вести себя на общих сходах и пирах, на которые приглашались бургомистры, члены городского совета, королевские чиновники, священники. Здесь и требование быть подобающим образом одетым (от шляпы у мастеров до запрета приходить в портах и босыми ногами у подмастерьев), и тишину в зале, умеренно пить и есть, не напаивать других «больше, чем уважительно, и сверх порядка». Воспрещались также выкрики и грубые высказывания, несолидная беготня по залу, танцы без специального распоряжения, азартные игры и многое другое.

В уставе ремесленников и сумщиков Копенгагена от 3 апреля 1460 г. есть § 10, концентрирующий в себе несколько подобных требований: «Тот, кого рвет или кто производит нечистоты в цеховом доме или во дворе, или создает неприличия задом, или обзывает кого-то озорником, вором или изменником, штрафуются на 1 бочку пива братьям и 2 марки воска к мессе…».

Особую строгость проявляют уставы гильдий подмастерьев, в составе которых преобладали молодые, необузданные сельские парни, даже на фоне всеобщей простоты нравов отличавшиеся грубостью манер. Однако принадлежность к клану ремесленников обязывала их ощущать себя стабильными и добропорядочными членами общества. Так, устав подмастерьев сапожников Роскилле, принятый около 1450 г., выдвигает следующие требования: «§ 13: Если обнаружат какого-либо брата в квартале потаскух, платит он два английских, а зайдет брат в квартал потаскух, когда братья вместе пьют, платит он 3 серебряных пеннинга штрафа. § 24: Тот, кто в рубахе ходит по улице, должен [188] штрафоваться на 1 марку воска. § 25: Тот, кто босым приходит на общую встречу, должен штрафоваться на 1 шиллинг. § 26: Тот, кто в обществе над другими насмехается по поводу танца либо по другому поводу, штрафуется на полбочки пива и марку воска…» Список подобного рода запретов даже по одной этой гильдии можно было бы продолжить.

В уставах ремесленных цехов насчитывается до 35 статей против чрезмерного пьянства. И вновь здесь можно провести грань между объединениями мастеров и подмастерьев. Если последние устанавливали наказания в основном за последствия пьянства, то у степенных мастеров эти статьи носят предупредительный характер. Так, запрет брать себе больше пива, чем человек может осилить, чтобы его потом не стошнило, появляется в 1492 г. в § 13 устава портных Оденсе и в 1493 г. повторяется в уставе кожевников того же города. Особенно не одобрялось мастерами, когда после рвоты пьяный ремесленник возвращался на свое место и продолжал пить (сапожники Фленсбурга, 24 июля 1437, § 37; скорняки Фленсбурга, 15 ноября 1437, § 34 и др.). Мастеров заботило даже, чтобы участника праздничного застолья не стошнило по дороге домой, когда кто-то из горожан мог видеть столь недостойное поведение (кузнецы Слагельсе, 7 июля 1469, § 14; кузнецы Роскилле, 1491, § 28).

Итак, цехи, ущемленные в правах, как бы пытаются создать собственный кодекс чести. Вместе с тем, было бы неверно считать, что ремесленники вообще не были вхожи в купеческие и другие элитарные объединения. В списках членов основанной в 1443 г. в Копенгагене Датской компании, бывшей наиболее престижной гильдией своего времени, наряду с королем Кристофером Баварским, а позднее королевой Софией и множеством придворных, рыцарей, каноников, бургомистров мы обнаружили также 14 портных и обрезчиков ниток, 7 кузнецов разного профиля, включая часовщика и слесаря, 5 ювелиров, 4 сапожника, 4 пекаря, 3 каменщика, 3 бондаря, 3 скорняка, 2 стекольщика, ременщика, столяра, седельного мастера. Иными словами, исключая пивоваров, поваров, цирюльников, около 15 % общего числа членов гильдии составляли ремесленные мастера. При столь массовом проникновении ремесленников в купеческие объединения естественно предположить, что многие их нормы переносились в уставы цехов.

Одной из первостепенных функций купеческих гильдий была организация совместного досуга — от корпоративных пирушек до таких традиционных для германских народов празднеств, как масленичные пляски, избрание майского графа (не короля — Б. Й.), стрельба по попугаю. Ремесленные цехи, хотя и не претендовали на устройство подобных массовых увеселений (за исключением, пожалуй, хороводов подмастерьев на масленицу), но во многом следовали праздничным установлениям гильдий, порой пытаясь превзойти купцов в убранстве цехового дома и роскоши стола. От более «цивилизованных» купцов они получили также новые формы обхождения, например, запрет мочиться в цеховом доме и дворе, в то время как их уставы лишь запрещали мочиться на свое место за столом и друг на друга. Нередко заимствования носили поэтапный характер. Так, положение о том, что член корпорации, [189] пригласивший на пир гостя, оплачивает его участие в застолье, впервые появляется в 1382 г. в § 13 устава объединения немецких купцов в Копенгагене — Немецкой купеческой компании, затем в 1447 г. переходит в § 5 устава Датской компании и вновь возникает в § 12 пересмотренного в 1514 г. устава ременщиков, кошельников и сумщиков Копенгагена.

Воспроизведение норм престижных городских объединений преследовало, вероятно, ту же цель, что и противопоставление себя им, а именно, ощутить собственную значимость и повысить в глазах общества статус своего ремесла.

Выше уже сказано, что основой датского цехового праздника был пир. Безусловно, торжество включало и мессу в церкви, иногда сопровождающуюся небольшим шествием, и украшение зала — зеленью летом и тканями зимой, — и торжественные речи, а у некоторых объединений также музыку и пляски в цеховом доме. Но его душой оставалось застолье. При чтении уставов воображение рисует образцы поистине ренессансных пиршеств с необычайным обилием пищи и напитков — чаще пива, но в ряде случаев и вина. Порой затруднительно даже определить масштабы подобных пиров. Когда ювелиры, ременщики, сабельщики Свенборга (1450–1500, § 4) указывают, что ремесленник, организующий попойку, может пригласить гостей «не более чем на 2 блюда солонины», не вполне ясно, сколько это человек, если учесть, что одно такое блюдо состояло из трети свиного бока, шестнадцатой части бычьей туши, четверти ягненка, половины гуся, одного говяжьего языка и одной колбасы.

Некоторые цехи оставили сведения о своей численности. Единственные две корпорации, которые уже в XV в. лимитируют доступ новых членов, — канатчики Мальмё (6 сентября 1412), и мясники Драгёра (22 июня 1443), — называют в уставах свой предельный состав: соответственно 24 и 25 человек. Устав кузнецов Истада 1496 г. сопровожден списком мастеров и членов их семей, насчитывающим 40 человек. В среднем в небольших городах в ремесленные корпорации входило от 8 до 14 мастеров, в более крупных — от 15 до 25, а вместе с женами и вдовами членство редко доходило до 50 человек. Тогда почему же для цеховых застолий заготавливалось столь огромное количество пищи и, главное, почему уставы столь внимательны к составу стола?

Ответы на эти вопросы следует искать среди прочего и в реакции населения на законодательство против роскоши. Характерная для политики меркантилизма, проводимой датским правительством в XVII в., борьба с неумеренным потреблением фактически началась еще на несколько столетий ранее. При этом экономически оправданные законодательные решения принимались без какого-либо учета психологии горожан.

Средневековые города, широко обнесенные крепостными стенами в надежде на значительный рост населения и этих надежд не оправдавшие, застраивались достаточно хаотично. Мастеровые, если и жили слободами, то лишь в более позднее время. В XV в. бедные продолжали обитать бок о бок с богатыми, ремесленники — рядом с городским патрициатом. Желание превзойти соседей и дух соперничества [190] побуждали горожан не только потреблять больше необходимого, но и устраивать непомерно дорогие и многолюдные застолья. На протяжении XIV–XVI вв. городские власти, а затем и король пытаются ограничить затраты населения как на общественные, так и на частные праздничные пиры, особенно свадебные, регулируя допустимую длительность празднования, количество гостей, число блюд на столе, надеваемых парадных украшений и т. д. Неоднократно делались также попытки посягнуть на святая святых гильдий и цехов — их пиры.

Одну из первых таких попыток, приведшую к вооруженному бунту жителей Копенгагена, предпринял в конце XIII в. роскилльский епископ Йене Краг. После христианизации Дании ее территория была поделена на восемь епархий, и растущий Копенгаген до 1417 г. находился в ведении епархии Роскилле, не располагая привилегиями королевских городов. 29 января 1294 г. только что вступивший в должность и весьма консервативный епископ издает более 100 параграфов нового Городского закона, где с «целью улучшения морали» запрещает «объединения копенгагенцев для организации попоек или братства, которые народ называет гильдиями…». Эта мера полностью разрушала уже сложившийся уклад жизни города, в котором социальная и религиозная политика гильдий играли определяющую роль.

В ответ горожане призвали к открытому мятежу. После обстрела копенгагенской крепости, где скрывался епископ, они собрались на сход, составили письменную жалобу на имя короля Эрика VI, а затем организовали шумное братское пиршество, продемонстрировав тем самым, что гильдии восстановлены. Король не пожелал открытого конфликта с епископом. Хотя гильдии с их пирами продолжали существовать, но были конфискованы принадлежавшие им дома, земли, утварь и введены налоги на их оставшееся имущество.

В XV и последующих столетиях законодательство против роскоши приобретает регулярный характер. Основания для подобных мер имели главным образом экономическое содержание. Стремление дворянства и среднего класса подчеркнуть свое богатство, окружая себя дорогостоящими предметами, подрывало экономику городов и создавало дефицит торгового баланса за счет преобладания импорта товаров над сырьевым экспортом. С другой стороны, тяготение к роскоши противоречило католической морали и религиозным представлениям о социальном статусе, где идеалы бедности, целомудрия и незапятнанной репутации считались важнейшими на пути к спасению души.

В соответствии с вводимыми нормами всем сословиям запрещалась чрезмерность в одежде, украшениях, пище; каждое из них получало свои границы дозволенного, в том числе и в проведении праздников. Дворянство не только пользовалось преимущественным правом на ношение драгоценных украшений и костюмов из дорогих привозных тканей, но и на организацию впечатляющих и столь подробно описанных современниками пиров. Купечество и другие крупные горожане своим костюмом и украшениями, а также возможностью устройства индивидуального праздника отделяли себя от групп ремесленников, а те в свою очередь пытались приблизить себя к городской верхушке и одновременно установить границу между собой и толпой. Роскошный цеховой [191] праздник призван был сообщить миру о богатстве и процветании цеха. Эту социальную функцию ремесленных праздников следует рассматривать как одну из главных.

Что же конкретно придавало особый блеск цеховым пирам? Во-первых, наличие собственного братского дома, которыми до 1500 г. обладали лишь немногие цехи, как, например, портные (1492), кожевники (1493) и кузнецы (1496) Оденсе. Во-вторых, возможность создать приятную атмосферу — затянуть голые стены яркими тканями, положить мягкие ткани и подушки на скамьи, тепло протопить помещение и зажечь множество свечей (кузнецы Роскилле, 1491, § 15). В-третьих, выставленные на стол дорогие чаши, вносившиеся в большинстве цехов как часть вступительного взноса и непременно возмещавшиеся теми, кто их разбивал. Кроме того, присутствие цехового лакея, называемого в уставах дьячком, который бы разливал на попойках пиво из бочек (ювелиры, ременщики и сабельщики, 1450–1500, § 4). И, главное, те продукты на столе, которые человек среднего достатка не ел не только в будни, но обычно и в праздники.

У портных Оденсе (1492, § 2) читаем по поводу вступительного обеда: «… этот стол должен делиться на два полных дня, каждый день включает 4 соленых окорока и каждый день 4 свежих подачи, каждый день жаркое, кашу, мусс, и масло, и сыр, и хлеб, и что этому соответствует, и одну чашу, а на другой день 12 шиллингов на стол. Если обнаружится некая нехватка еды или пива, когда что-то хорошее отсутствует, тогда надлежит всем братьям сказать, в чем есть недостача». Заметим, что под подачей подразумевалось не одно, а несколько блюд, приготовленных из однородных продуктов — свежей рыбы, птицы, говядины и др. А кузнецы Роскилле (1491, § 6) наряду с солониной, свежим мясом и, естественно, пивом указывают: «… и хлеб, и масло, и сыр, и белый хлеб, и булки…», т. е. в одной фразе хлеб назван трижды.

Свежее мясо упоминается в уставах 20 цехов — от канатчиков Мальмё (6 сентября 1412, § 3) до кузнецов Фленсбурга (24 июля 1514, § 12, 14, 15), следовательно, значительность его включения в меню сохраняется в течение всего XV в. и на всей территории Дании. Упоминание пшеничного хлеба мы обнаруживаем лишь в девяти уставах достаточно процветающих цехов, причем ременщики и кошельники Копенгагена, назвав его в уставе от 3 апреля 1460 г. (§ 2), не забывают повторить соответствующий пункт в обновленном и расширенном уставе от 4 августа 1514 г. (§ 4). Любопытно, что даже пекари нередко ограничиваются в своих застольях ржаным хлебом.

Такое внимание ремесленников к окорокам, свежему мясу и пшеничному хлебу не случайно. И то, и другое было редкостью на столе средневекового скандинава. Причиной тому не только национальная специфика сельскохозяйственного производства, но и экономические и демографические кризисы позднего средневековья, охватившие Европу. В силу жестких климатических условий зимнее содержание скота было затруднительно, и свежее мясо становилось доступно большинству населения только осенью, когда забивалась значительная часть стада. И город, и деревня основную часть года существовали за счет складских припасов. Из способов заготовок применялись вяление, соление и [192] в меньшей степени копчение. Олав Магнус, шведский епископ, издавший в 1555 г. книгу о быте скандинавских народов, отмечает: «Северные люди едят круглый год мясо либо соленое, либо сушеное, либо копченое, но не варят его». Отзыв иностранца, побывавшего в Дании, более эмоционален: «Их пища, сама по себе хорошая, скверно приготовлена. Большинство [блюд] соленые и дурно пахнут, когда их ставят на стол. Но их [людей] это не заботит».

Цены на мясо, привозимое крестьянами на городской торг, регулировались магистратами. При сезонных колебаниях в ценах мясо — и говядина, и свинина, и баранина — всегда оставалось относительно недорогим и общедоступным продуктом. Так, килограмм говядины стоил в середине XV столетия 10 пеннингов против 20 пеннингов за килограмм пшеничного хлеба. Однако цены на свежее мясо, за исключением осенних месяцев, были, очевидны, много выше. В начале XVI в. 3 фунта свежей говядины стоили столько же, сколько пара штанов или две пары перчаток, и по цене равнялись среднему дневному заработку низкооплачиваемого плотника. Понятно, что присутствие свежего мяса на праздничном столе свидетельствовало о достатке. Свинина была в среднем на 25 % дешевле говядины, но ее производство в течение всего периода оставалось низким. Поэтому роскошный стол непременно требовал жаркого из свинины и ветчины.

Заготовки рыбы, потреблявшейся в больших количествах, начиная с XII в., когда было введено до 180 постных дней в году, также носили сезонный характер. Осенью, когда знаменитая эресуннская сельдь близко подходила к берегам, население всей страны устремлялось в Сконе для ее лова или покупки. В 1494 г. около трех пятых всех рыбаков на Зунде составляли горожане. Цены на рыбных базарах были свободными и очень низкими. Ни в одном из уставов блюда из столь повседневной рыбы отдельно не упоминаются. Ремесленники вообще старались избегать постных дней для организации пиров, хотя можно предположить, что «свежие подачи» включали и пищу из необычных и особо жирных пород рыбы.

Из зерновых культур наибольшее распространение имел ячмень. Некоторая его часть шла на выпечку хлеба и мололась на крупу, но в основном он использовался в пивоварении. Собственно хлебной культурой была рожь. Малоурожайная в условиях Скандинавии пшеница оставалась большой редкостью. Мера пшеницы стоила на рынке вдвое дороже меры ржи или ячменя и вчетверо дороже меры овса. Подобное соотношение цен на зерновые сохранялось до конца рассматриваемого периода. Около 1524 г. пекарям Мальме было дано распоряжение, устанавливающее зависимость между весом выпекаемого хлеба и стоимостью четверика ржи и пшеницы, колебавшейся соответственно от 1 до 4 и от 3 до 7 шиллингов.

Кризис земледелия во второй половине XIV в., связанный с существенным сокращением численности населения и, соответственно, падением спроса на продукты питания, привел к тому, что традиционный для средневековой Дании экспорт зерна уступил место экспорту крупного рогатого скота. В течение всего последующего столетия разведение хлебных культур находилось в упадке из-за острой нехватки рабочей [193] силы. В результате цены на мясо резко упали, а цены за зерно столь же резко подскочили. Только за первую половину XV в. цена пшеницы выросла втрое. Как ни парадоксально это звучит, но в период позднего средневековья повсеместно производимое мясо было дешевле хлеба, во всяком случае вдвое дешевле хлеба пшеничного. И потребление мясных продуктов многократно превышало потребление зерна.

Средневековый человек в целом питался значительно менее разнообразно, но более калорийно, чем человек нового времени. На одного взрослого мужчину в среднем приходилось 3 кг исходных продуктов в день, при этом баланс между мясными и хлебными продуктами в XV в. сильно сдвинулся в сторону дешевого консервированного мяса. Дневной рацион тех, кто занимался физическим трудом, выглядел следующим образом: 1 кг 750 г мяса или рыбы (в рыбные дни также 190 г постного масла), 750 г хлеба, 100 г ячменной крупы, 200 г сушеного гороха. Здесь не учтены овощи, которые каждая семья, включая городскую, выращивала на своем огороде и которыми в достаточной мере удовлетворялась потребность в витаминах. Таким образом, хлеб на столе, особенно белый, был показателем статуса, и когда сапожники Слагельсе (21 февраля 1471, § 35) кроме ржаного хлеба упоминают в своем уставе белые булки, это, как ничто другое, характеризует возможности цеха.

Ежедневным питьем средневековых датчат было пиво, которое ремесленникам разрешалось варить дома для собственного пользования, но не для продажи. Учитывая, что пища была невероятно соленой, а воду из городских колодцев было опасно пить, потребление домашнего пива составляло 4–5 л на одного взрослого.

Для пиров и совместных цеховых попоек, участие в которых оплачивалось каждым ремесленником по истечении недели или двух, пиво закупалось в огромных количествах. Цеховой распорядитель, называвшийся шафером, имел право назначить двоих членов цеха ответственными за его покупку (подмастерья пекарей Оденсе, 1403, § 37). В их обязанности входило обойти город и выбрать лучшее по вкусу местное пиво (подмастерья кузнецов Фленсбурга, 1425, § 17).

Датское пиво отличалось низким качеством. Немецкий студент, знавший лучшие сорта этого напитка, записывает: «У них есть нечто отвратительное — домашнее пиво, которое невозможно пить… Повинна ли в этом морская вода, я не могу сказать». Поэтому во многих цехах вступительные взносы и штрафы платились немецким пивом, стоившим вдвое дороже датского. Устав мясников Копенгагена (1496, § 6) требует, чтобы новый мастер «сделал угощение с двумя бочками висмарского или четырьмя бочками датского пива». В начале XVI в. этот разрыв в цене становится еще большим. В 1507 г. гильдия Св. Гертруды в Хеллестеде за бочку «хорошего датского пива» (объемом в 117 л) платила 12 шиллингов, а годом позже бочка гамбургского пива обходится религиозному объединению Шлезвига в 3 марки, т. е. ровно в 4 раза дороже.

Организация вступительного обеда с обязательными дорогостоящими блюдами и пятью бочками пива, как у портных Оденсе (1451, [194] § 2), непомерным грузом ложилась на плечи новых членов цеха, особенно вчерашних подмастерьев, успешно прошедших профессиональное испытание, но в отличие от пришлых мастеров часто не располагающих достаточными средствами для самостоятельного ведения дела. Цехи в большинстве случаев считались с этим, и ряд уставов разрешал мастерам вместо одного большого пира устроить два менее пышных — один сразу, а второй через определенный срок. Такая практика была принята, например, у ювелиров, ременщиков и сабельщиков Свенборга (1450–1500, § 2), где новый мастер обязывался делать стол «дважды в течение года и дня и давать каждый раз две бочки пива, соленые окорока и 2 свежих подачи, сыр и масло, хлеб от булочника и белый хлеб…». Однако совсем отказаться от вступительного пира, бывшего частью их культуры, ремесленники не намеревались. И когда власти — местные и королевская — в русле политики запретов на роскошь предприняли борьбу против любых форм вступительных угощений и крупных денежных взносов, это не могло не быть воспринято как посягательство на внутренние свободы цехов.

А подобная борьба велась уже со времени Городского распоряжения Эрика Померанского от 15 февраля 1422 г. Читаем: «Отныне должен тот, кто в каком-либо городе добьется членства в одном из вышеназванных ремесел, как они называют свои цехи, давать столько же за свое принятие в цех, сколько он дает городу, когда становится горожанином, и не больше». Три уже известных нам цеха в Мальмё, принявшие свои уставы вскоре по выходе распоряжения, точно следуют его букве и настаивают, чтобы вступивший в ремесло вносил в цех «6 шиллингов и бочку хорошего пива», т. е. ровно столько, сколько он платил магистрату. Другие же цехи — кузнецы Рибе (3 марта 1424), ювелиры Копенгагена (1429) — словно и не замечают королевского указа.

Следующий шаг предпринимает уже в первый год своего правления Кристиан Баварский. 14 октября 1443 г. он дает Копенгагену новый городской закон, через полтора столетия отменивший закон епископа Крага и ставший образцом для организации жизни многих городов Дании. Документ состоит из шести разделов, первый из которых посвящен укреплению городских гильдий и цехов. И здесь в еще более жестком виде повторено требование 1422 г.: «Тот, кто рожден в Копенгагене и знает ремесло… не должен давать больше 1 эре (восьмая часть марки серебра — Б. Й.), когда он входит в ремесло… Рожденный вне города… должен давать столько же за вступление в ремесло, сколько он дает, когда становится горожанином».

Вероятно, это подействовало, так как в правилах мясников Копенгагена, принятых в 1451 г. и утвержденных новым королем Кристианом I, нет ни одного пункта, посвященного обедам и попойкам. Однако позднее, уже с устава ременщиков и кошельников Копенгагена 1460 г., где подробно описан вступительный пир, этот запрет систематически нарушается. И в уставе кожевников Копенгагена от 2 июня 1485 г., подписанном королем Хансом, девять из шестнадцати параграфов отданы сходам и угощениям; правда, меню вступительного обеда не приводится, а лишь названа его минимальная стоимость — 6 грот (около трети марки). Стоимость вступительного пира, а именно 4 марки, называется [195] и в следующем по времени из дошедших до нас актов цехов Копенгагена — ювелиров (1496). Но в уставе мясников, пересмотренном в том же 1496 г., указано общее число блюд вступительного пира, хотя в целом документы последнего десятилетия XV в. приобретают более деловой характер и праздничные предписания даны в них значительно лаконичнее, чем в более ранних сводах.

В дальнейшем положение ремесленников в Дании драматически меняется. Государственная политика, направленная на централизацию власти, лишает их профессиональные объединения того режима благоприятствования, которым они пользовались на протяжении более полутора веков.

Литература
Danmarks Gilde — og Lavskraaer. Bd. 1, 2; Danmark i tusind år. Herning, 1986 и др.

Olaus Magnus. Centium septentrionalium historia Lib. XV. Цит. по кн: Troels-Lund T. Dagligt liv Norden i det 16. Århundrede. Haslev, 1969. Bd. 3, bog. 5. 6 udg.

Danmarks Gilde — og Lavskraaer fra Middelalderen / Ved с. Nyrop. København, 1895–1904. Bd. 1, 2.

Andersen S. København i Middelalderen. København, 1948.

Aktstykker til Oplysning af Danmarks indre Forhold i aeldre Tid. København, 1845. Bd. 2.

Kjersgaard E. Fra Det daglige brød. Nationalmuseet, 1976.

København for og nu — og aldrig. Bd. 11 // Dahl. B. W., Gamrath H. Bykort, prospekter og byens historie. København, 1991.

Lundbak H. Såfremt som vi skulle vaere deres ludige borgere: Rådene i København og Malmö. Odense, 1985. Tabl. 1.

Håndvaerkets kulturhistorie. Bd. 1 // Jacobsen G. Håndvaerket kommer til Danmark: Tider før 1550. København, 1982.

Politikens Danmarkshistorie. 3. udg. København, 1984. Bd. 4. [196]

Русский текст автора.

Источник: Город в средневековой цивилизации Западной Европы. Т. 2. Жизнь города и деятельность горожан. 1999.

OCR: User Userovich

Сканирование: Halgar Fenrirsson

OCR: User Userovich

[177] — так обозначается конец соответствующей страницы.

оглавлениеCopyright © Tim Stridmann